Карсон Маккалерс - Сердце — одинокий охотник
— Я понял, — сказал Джейк.
— Но, вступив на эту стезю, вы должны от всего отказаться. Дело должно быть для вас превыше всего. Вы должны отдаться ему до конца, не жалея себя, не рассчитывая на то, что вам за это воздается, не зная ни минуты отдыха и даже не надеясь отдохнуть.
— Борьбе за права негров на Юге?
— На Юге и здесь, в нашем округе. Но вы должны целиком себя этому посвятить. Иначе не надо совсем.
Доктор Копленд откинулся на подушки. Жили на его лице только глаза. Они горели, как красные уголья. Скулы же от лихорадки приняли мертвенно-лиловую окраску. Джейк насупился и прижал костяшки пальцев к своему большому, мягкому, дрожащему рту. К щекам его прилила кровь. А за окнами брезжил рассвет. Лампочка, подвешенная к потолку, безобразно резала глаза при утреннем освещении.
Джейк поднялся и решительно встал в ногах кровати.
— Нет, — непреклонно отрезал он. — Это неверный подход к делу. Я твердо знаю, что так нельзя. Во-первых, вам не выйти из города. Они вас разгонят под предлогом, что это угрожает здоровью жителей, или еще по какой-нибудь выдуманной причине. Вас арестуют, и все кончится ничем. Но даже если вы каким-то чудом и дойдете до Вашингтона, все равно это ничего не даст. Господи, да вся эта затея — чистое безумие!
В горле у доктора Копленда громко заклокотало. Тон у него стал враждебный.
— Вот вы с ходу меня осуждаете, надо мной издеваетесь, а что вы можете предложить взамен?
— Я и не думаю издеваться, — сказал Джейк. — Я только сказал, что затея ваша — безумная. Я пришел к вам сегодня с гораздо лучшим проектом. Хотел, чтобы ваш сын Вилли и два других парня дали бы мне возить себя в повозке. Они будут рассказывать, что с ними произошло, а я буду объяснять, почему это произошло. Другими словами — проводить беседу о диалектике капитализма и на деле показывать всю его ложь. Я так хорошо объясню, что все поймут, почему у этих парней отрезали ноги. И тогда все, кто увидит их, прозреют.
— Чушь! Несусветная чушь! — свирепо прервал его доктор Копленд. — По-моему, в вас нет ни капли здравого смысла. Если бы я склонен был смеяться, я бы всласть посмеялся над вами! Никогда мне еще не доводилось слушать подобную ерунду.
Они смотрели друг на друга с гневом и жесточайшим разочарованием. С улицы донеслось громыханье фургона. Джейк проглотил слюну и закусил губы.
— Ха! — вымолвил он наконец. — Сами вы сумасшедший. В голове у вас все вверх тормашками. Единственный способ разрешить негритянскую проблему при капитализме — это кастрировать все пятнадцать миллионов черных в южных штатах.
— Так вот какие мысли кроются за вашими причитаниями о всеобщей справедливости!
— Я не говорил, что так надо поступить. Я просто сказал, что за деревьями вы не видите леса, — произнес Джейк. — Начинать надо с самого основания. Разрушить старые устои и создать новые. Выковать совершенно новую систему для всего мира. Впервые в истории сделать человека существом общественным, живущим в упорядоченном и организованном обществе, где его не вынуждают творить несправедливости для того, чтобы выжить. Создать общественную традицию, которая…
Доктор Копленд насмешливо захлопал в ладоши.
— Браво! — воскликнул он. — Но прежде, чем выткать материю, надо собрать хлопок. Вы с вашими полоумными теориями полной пассивности…
— Тсс! Кому какое дело, доползете ли вы и ваша тысяча негров до этой вонючей помойки под названием Вашингтон? Какая разница? Какое значение имеют несколько человек и даже несколько тысяч человек — черных, белых, хороших или дурных, — когда все наше общество построено на самой гнусной лжи?
— Громадное значение! — выдохнул доктор Копленд. — Громадное! Громадное!
— Никакого!
— Душа самого ничтожного и самого грешного из живущих на этой земле с точки зрения высшей справедливости стоит больше, чем…
— Да ну ее к черту! — закричал Джейк. — Дерьма-то!
— Богохульник! — завопил доктор Копленд. — Подлый богохульник!
Джейк затряс железные прутья кровати. Жилы у него на лбу, казалось, вот-вот лопнут, и лицо потемнело от бешенства.
— Тупой, близорукий ханжа…
— Белый… — Доктору Копленду изменил голос. Он тщетно силился что-то произнести. И наконец выплюнул полузадушенным шепотом: — Изверг…
В окно заглядывало ярко-желтое утро. Голова доктора Копленда упала на подушку. Шея его неестественно изогнулась, как перешибленная, на губах выступила кровавая пена. Джейк в последний раз на него взглянул, потом, всхлипывая от бешенства, ринулся вон из дома.
12
Теперь она больше не могла жить в своей внутренней комнате. Ей надо было постоянно находиться на людях. И все время что-то делать. А если она оставалась одна, она считала. Она пересчитала все розы на обоях в гостиной. Вычислила кубатуру всего дома. Сосчитала каждую травинку на заднем дворе и каждый лист на одном из кустов. Потому что, если голова не была занята числами, на нее находил страх. Возвращаясь из школы в эти майские дни, она чувствовала, что ей надо сейчас же, немедленно чем-то занять свои мысли. Чем-то хорошим, очень хорошим. Может, вспомнить отрывок стремительной джазовой музыки. Или подумать о том, что в холодильнике будет стоять миска с желе. Или вообразить, как она покурит за угольным сараем. Может, даже представить себе то далекое время, когда она поедет на север и увидит снег или будет путешествовать по чужим странам. Но мыслей о чем-нибудь хорошем хватало ненадолго. Желе через пять минут было съедено, а сигарета выкурена. Ну, а что еще? Числа путались у нее в голове. И снег и чужие страны были далеко-далеко. Что же еще?
Только мистер Сингер. Ей хотелось повсюду ходить за ним следом. По утрам она поджидала, когда он спустится с крыльца, уходя на работу, а потом шла за ним, отстав на полквартала. После обеда, как только кончались занятия в школе, она торчала на углу возле магазина, где он работал. В четыре часа он выходил выпить кока-колы. Она следила за тем, как он пересекает улицу, входит в аптеку, а потом выходит оттуда. Она шла за ним, когда он возвращался домой с работы, а иногда даже во время его долгих прогулок. Шла всегда поодаль. И он ничего об этом не знал.
Она поднималась наверх, к нему в комнату, чтобы его повидать. Перед этим она мыла лицо и руки и душила ванилью платье. Теперь, из боязни ему надоесть, она заходила к нему не чаще двух раз в неделю. Когда она отворяла дверь, он чаще всего сидел над красивыми, затейливыми шахматами. А потом — она была с ним.
— Мистер Сингер, вы когда-нибудь жили в таком месте, где зимой идет снег?
Он откидывался вместе со стулом к стене и кивал.
— В какой-нибудь стране, не такой, как наша, — в чужой стране?
Он снова кивал и писал на листке из блокнота своим серебряным карандашиком. Однажды он доехал до Онтарио, в Канаде, переплыв из Детройта на другой берег пограничной реки. Канада так далеко на севере, что белый снег заносит там дома до самой крыши. Это та самая страна, где родились пятерняшки и где течет река Святого Лаврентия. Люди там на улицах разговаривают друг с другом по-французски. А еще дальше на севере стоят густые леса и белые ледяные иглу. А ближе к Арктике прекрасное северное сияние.
— Когда вы были в Канаде, вы собирали на улице чистый снег и ели его со сливками и сахаром? Я где-то читала, как это вкусно.
Он склонил голову набок, потому что ее не понял. А ей не хотелось повторять вопрос: он вдруг ей самой показался глупым. Она молча смотрела на него, будто чего-то ждала. На стену за его спиной падала огромная черная тень от его головы. Электрический вентилятор освежал густую духоту комнаты. Было очень тихо. Казалось, им хочется рассказать друг другу то, о чем никто еще никогда не рассказывал. То, о чем она хотела ему рассказать, было страшно произнести. Но зато он мог открыть ей такую правду, что ей сразу станет опять легко и покойно. Может, это трудно выразить словами или написать. Может, ему надо дать ей это понять каким-то другим способом. Вот какое чувство она испытывала, когда была рядом с ним.
— Я вас просто так спросила насчет Канады, мистер Сингер, это неважно.
Дома неприятностей было хоть отбавляй. Этта все еще болела и не могла спать с ними втроем на одной кровати. Окна у нее были всегда зашторены, и в темной комнате неприятно пахло болезнью. Этта потеряла работу, а это означало на восемь долларов в неделю меньше в семье, не считая расходов на врача. А к тому же Ральф, разгуливая по кухне, сильно обжегся о горячую плиту. Под бинтами у него чесались ручки, и кто-то должен был все время следить, чтобы он не разодрал волдыри. На день рождения Джорджу подарили маленький красный велосипед со звоночком и багажником. Все сложились, чтобы его купить. Но когда Этта потеряла работу, они больше не смогли выплачивать взносы и пропустили два срока; из магазина прислали человека, и он забрал машину. Джордж смотрел, как выкатывают с крыльца велосипед, и, когда его провозили мимо, он лягнул заднее крыло, а потом спрятался в угольный сарай и запер за собой дверь.
